I can't escape this hell
So many times i've tried
But i'm still caged inside
Somebody get me through this nightmare
I can't control myself
(с) three days grace

Тюремная зона, очередное мрачное местечко, спрятанное от чужих любопытных взглядов, которое находится во власти  змеиного санина. Наглухо запечатанная, она кажется совершенно невзрачной и убогой, самой заурядной, не достойной и толики интереса. Однако, стоит лишь приглядеться, чтобы понять, как живётся подопытным крысам в картонной коробке, услышать, как крошатся безликие серые стены от их сдавленных криков и жалкого скулежа у закрытых дверей.

Мы больше не верим. Тошнотворная тишина раздирает до костей, мерзко звенит в ушах. Это мертвецкое спокойствие, как в древнем склепе, где под каменными плитами неспешно разлагаются желания, мечты, мысли и всякое напоминание о прошлой жизни. Глухие стены и жёсткие прутья тюремной решётки безжалостно дробят свободу, затягивая в мрачную глубь влажных промозглых камер. Погребённые под слоем вековой пыли, мы ждём, когда, скрепя сердце, сможем оставить за спиной все годы, прожитые вслепую, в кромешной темноте.

Мы вечно голодны. Слышишь, брат? Это тощая крыса, перебирая крошечными лапками, семенит вдоль коридора, длинного и узкого, как кишка. Она живёт по здешним законам, не приближаясь к зарешёченным камерам: умишко подсказывает ей, что ещё парочка дюймов - и грязные костлявые пальцы сомкнутся, передавят ей горло. Здесь всё стало предельно просто: либо ты, либо тебя.

Мы содрогаемся всем телом, когда страх застилает наш потухший разум. Мы закрываем глаза, сцепляя руки, впиваясь в них обкусанными ногтями, и медленно погружаемся в бесконечный, беспросветный ночной кошмар. Уже никак не выплыть, мы на самом дне. Пересохшими губами шепчем, словно молитву, собственные имена, лишь бы не забыть звучание собственного голоса, вырывающего остатки разума из липкого сна, который со временем превращается в реальность.

Мы давно вне времени. Рыщем, словно голодные волки, среди непроглядного загустевшего тумана, озлобленные, растоптанные, избитые жизнью, совершенно седые.

Мы одержимы постоянным ожиданием - новостей ли, свободы ли, смерти. Мы вытираем собою холодный пол, лишь бы вцепиться взглядом в мелькнувший по коридору силуэт. Мы сходим с ума, наблюдая, как блёклый мотылёк безмятежно порхает в воздухе, легко пролетев сквозь решётку. В этом есть насмешка судьбы, её хищная ухмылка.

***

От металлической двери налево, снова поворот, а затем вглубь пустого коридора - каждый шаг этого пути был доведён до автоматизма и навевал на Карин скуку каждый раз, когда ей приходилось делать обход территории. Устало подёрнув плечами, она не спеша двигалась к блоку с камерами, звякая увесистой связкой ключей. День выдался самый обыкновенный и практически ничем не отличался от бесцветной вереницы прошлых, потому девушка давно привыкла не ожидать от жизни сюрпризов. Её, вне всяких сомнений, устраивала рутинная система, загнанная в рамки строгого порядка, позволяющая не тревожиться по пустякам. В конце концов, кому нравится жить в постоянной тревоге и искать приключений на все горящие точки? Во всяком случае, это точно не о Карин.

Камеры были переполнены людьми, с худыми иссушенными лицами с маниакально горящими глазами, затравленными, как у загнанных зверей. И хотя гул их голосов практически сразу смолк, как только девушка ступила на порог, заключённые показались ей более возбуждённми, чем это бывало обычно. Они неотрывно следили за отточенными шагами надзирательницы, выжидая, когда она скроется за поворотом, как делали это всегда, однако на этот раз, что-то в этом взгляде ей не понравилось. Всё же крысы первыми бегут с корабля.

Так или иначе, Карин не придала этому большого значения, по большому счёту она не слишком заботилась мыслью об ублюдках, что потихоньку гнили на холодных кушетках. Жалеть их не было никакого смысла, хотя бы потому что все они давно сдались, порвали все связи с жизнью и теперь всего лишь ожидали её конца. Даже неконтролируемые вспышки агрессии скорее напоминали предсмертную агонию, но никак не тягу к свободе. Теперь все они представляли исключительно научный интерес, и можно почесть за благо то, что от их участия в экспериментах легендарного санина был хоть какой-то толк. И это единственное, что было важно для Узумаки, которая считала своим долгом содержать подопытный материал в строгих рамках дисциплины - только это имело для неё смысл. Потому не стоит удивляться, что девушка способна быть достаточно хладнокровной и жестокой, чтобы справиться с подобной задачей, держа в страхе своих подопечных. Разве может быть иначе в вопросах преданности?

Карин, практически миновала длинный коридор, тянувшийся вдоль камер, когда вдруг уловила присутствие в радиусе обнаружения постороннего очага чакры. Определённо, эти несколько человек не могут быть шиноби Ото, ведь Узумаки совершенно точно знала большинство из них. Незнакомцы передвигались по местности достаточно быстро, в направлении тюрьмы, в этом у девушки не осталось никаких сомнений, стоило ей лучше сконцентрироваться на объектах. Кровь отлила от лица, Карин нервно поправила очки на носу, однако, всё ещё находясь в поле зрения заключённых, всеми силами постаралась сохранить твёрдое выражение лица: если они заподозрят неладное, подавить волнение будет крайне трудно, особенно учитывая сложившуюся ситуацию. Стоически перенеся обуревавший её шквал эмоций, Узумаки, наконец, скрылась за поворотом. Возникшая проблема требовала немедленного вмешательства, ей следовало непременно предупредить господина Орочимару, но оставить без присмотра заключённых равносильно тому, чтобы позволить тюрьме взлететь на воздух.
Карин захлопнула дверь к камерам и сдвинула засов - главное не допустить утечки информации. О присутствии посторонних шиноби здешние обитатели должны узнать как можно позднее, есть небольшая вероятность отсрочки паники и бунта. И потом тюремные коридоры были слишком запутанными, чтобы быстро найти путь в нужный отсек, но если среди незнакомцев есть сенсор, то это не сможет их задержать.
Чёрт подери, что же я могу сделать?.. Кому могло понадобиться вторжение в убежище Орочимару-самы? Во всяком случае, эти ребята не из слабаков, раз смогли сюда попасть.

Отредактировано Uzumaki Karin (2012-10-09 08:49:42)

Тюрьмами Отогакуре змееглазый саннин гордился едва ли не больше, чем всей остальной деревней. Обширные лабиринты камер и коридоров являли собой что-то вроде фонда, откуда под реактивы и скальпель главы деревни регулярно поставлялся в лабораторию новый расходный материал. Уже не один десяток лет погруженный в разработки киндзюцу, Орочимару был убежден, что научная мысль не прощает экономии на образцах. И что выборка однотипных жертв должна быть чем больше, тем лучше. На этом моменте саннин всегда вспоминал детей, которым пытался клонировать способность управления мокутоном. Вот это была статистика, всегда бы так.
Даже в короткой (пока!), но бурной истории развития деревни Звука был период, когда саннин изводил подопытных буквально пачками. Настолько продуктивно он еще никогда не работал, исследовательский азарт целиком и полностью вытеснил все прочие эмоции. Вот только период этот, увы, тоже был коротким. Подходящих шиноби в округе становилось – с чего это вдруг? – все меньше, Орочимару был вынужден сокращать выборки, в бессильной ярости отправлял подручных за новыми пленниками – а в ответ получал лишь укоризненный взгляд Кабуто и отработанные трупы для повторного использования. «Орочимару-сама, у нас нет возможности...» и так далее. Да-да-да. В молодости он был уверен, что предательство и создание собственной деревни решит эту проблему. Но даже легендарный змей иногда ошибается.
Орочимару мысленно тяжело вздохнул. Шуршащее эхо шагов немного отвлекало, не давая окончательно углубиться в материальные проблемы. Он бы дорого дал, чтобы новые пленники в тюрьмах появлялись самостоятельно и по мере надобности. Ну или бинарным делением размножались бы что ли... Впрочем, если отбросить эту вечную проблему всех ученых, лабиринты Звука были местом во всех отношениях запоминающимся. Но гордиться ими Орочимару предпочитал на расстоянии, полностью переложив выбор подходящего материала на плечи Кабуто. Сам Отокаге в набитые пленниками темницы заглядывал только по особым случаям. Как сейчас примерно, все-таки для новой, еще не обкатанной идеи надежнее выбирать самому. Плюс банальное человеческое любопытство того, кто уже давно человеком не был. Карин, его верная тюремщица, не могла не почувствовать чужую чакру в пределах деревни, и саннину было интересно, какие выводы она успела сделать.
Из-за поворота донесся грохот засова и звон ключей. Орочимару удовлетворенно кивнул – легка на помине. Сначала перехватить ее, ненавязчиво расспросить, впрочем, девочка и сама расскажет – она хороший сенсор. А потом пусть снова откроет свои владения и... да. Как банка с крысами. Впрочем, наука требует жертв. И вообще, по сравнению с чаном кислоты тюрьма для этого сброда – курорт. Искоса взглянув на помощника, Орочимару чуть сбавил шаг и свернул за угол – чтобы практически сразу нос к носу столкнуться с тюремщицей. – Карин-чан, - приветственно протянул саннин, с некоторым неудовольствием отмечая, что маска самообладания куноичи расползается по швам, выдавая волнение и растерянность. Повод, конечно, не самый заурядный: в деревню Звука редко совались посторонние, обычно их сюда приходилось затаскивать мыслимыми и немыслимыми ловушками. Однако подобная реакция у тюремщицы, контролирующей сотни пленников... А она бледная, как лист бумаги, и едва сдерживает бурю эмоций. Орочимару с притворным сочувствием покачал головой, губы насмешливо изогнулись. – Что случилось, Карин-чан? Кто-то умер или ожил? – саннин выразительно посмотрел на дверь за ее спиной. Зачем он решил не показывать, что уже в курсе визита лазутчиков, Орочимару и сам до конца не определился. Вероятно, хотел послушать, каких подробностей могла приписать его потенциальным новым жертвам фантазия растерянной куноичи.